Твардовский А. Т. в селе Хохол Воронежской области (февраль, 1951 г.)

• (Коноплин Н. Т. Счёт времени: повесть. Москва, 1978. С. 181–186).

...Полустанок Кузиха, село Хохол...
Именно такой вот маршрут был намечен редактором областной газеты «Коммуна» для меня – тогда, памятной той зимой, начинающего газетчика, чтобы сопровождать нашего кандидата в депутаты Верховного Совета во время его встречи с избирателями.
От меня ждали информации и, если потяну, живых зарисовок, так желательных для придания «читабельности засыхающему нашему листку», как горестно выражался в минуты самокритичности наш ответственный секретарь Михаил Морев. В послевоенной «Коммуне», в самом деле, нам было не до жанрового разнообразия и художественных красот.
...Я не успел заранее отправиться на полустанок, так как в ночь завьюжило, снег падал сплошной сероледяной лавиной, и наутро мне с моей окраинной Чижовки не так-то просто было добраться до вокзала. В разрушенном сугробном закопчённом ещё Воронеже плохо ходили дребезжащие, странного цвета трамваи.
Словом, что там скрывать, и проспал я, было дело, по молодости лет. Поезд «Воронеж – Курск» ушёл, а следующий – через день, что делать?
Виновато поёживаясь в своей ещё оставшейся от армии выцветшей зеленоватой ватной куртке, в ожидании разноса, заявился я к суровому, непреклонному нашему редактору Алексею Шапошнику. И тут-то оказалось, что всё происшедшее – к лучшему.
В кабинете гулко пустом, с одним стареньким столом и застеклённым шкафом, где стояли под ключом большие ценности – разрозненные тома словаря Брокгауза и Ефрона, а также орфографические справочники, – сидел сам объект моих будущих зарисовок, поэт Александр Трифонович Твардовский. И он изъявил полную готовность принять мою повинившуюся особу в свой сопровождающий «адмкорпус».
Выражение Твардовского. С ним действительно разъезжали всюду и представитель от избирательного округа, и представитель от обкома партии, и несколько ещё каких-то представителей.
Года прошли немалые, аромат тех дней лучше улавливается в деталях.
У Александра Трифоновича было молодое, какое-то задиристое, округлого рисунка лицо; великолепная, золотистая, пышная, разлетающаяся на ходу, шевелюра; светло-иронические глаза. Такие глаза небывалой прозрачности, словно бы состоящие из одного чистейшего кристалла, я видел ещё у народного артиста СССР Николая Симонова.
Александр Трифонович больше слушал, чем говорил. Ходил неторопливо, держа осанку.
Ехали до Кузихи на дрезине, так как поезд, как я уже сказал, ожидался только через сутки. За окном косматилась, свистела метелица. Александр Трифонович был обут в валенки, которые мы вместе выбрали на базе, так как приехал он в ботинках. Водитель дрезины авторитетно заверил:
– Не беспокойтесь, товарищ поэт, доставлю в полной сохранности и к сроку.
Александр Трифонович с удовольствием прикурил у него папиросу.
Полустанок ещё состоял из деревянной временной дощатой будки, с огромной синей вывеской над крышей – «Кузиха». Александр Трифонович поднял глаза, в них мелькнула задумчивая тень, опустил взгляд, и я понял: в памяти – зарубка.
А какие кони ожидали нас здесь! Целых две гнедых тройки с бубенцами, запряжённые в сани. Где отыскались такие в заснеженном, когда-то разрушенном войной селе, через которое проходила линия фронта. Кто уберёг? Александр Трифонович подошёл, ласково-стеснительно провёл ладонью по крупу коренника. Кучер обыденно объяснил:
– Мы из колхоза «Великий Октябрь», и наш колхоз, и наши кони завсегда по округе славились. А эти из эвакуации возвёрнутые.
...Серебристые колокольчики, их «дзинь-дзинь-дзинь» в заснеженном поле, в его ледяной зимней тишине. Как капли обжигающей, животворной весенней капели...
Ещё издалека, съезжая с горки вниз, в село, увидели на белой сугробной площади чёрную движущуюся лавину – встречающих. Многие бежали навстречу – ещё в шинелях без погон, в латаных полушубках, какие там убранства в те тяжёлые дни! Старались разглядеть, в каких санях Твардовский.
В кабинете первого секретаря райкома нас ждало всё районное начальство. Познакомились, присели. В открытую, украшенную леденцовым прозрачным ледком форточку, вместе с морозным воздухом врывался шум людских голосов с площади. Твардовский, указывая на запечатанную по-зимнему балконную дверь, вроде бы мимоходом поинтересовался:
– А можно её открыть?
Что ж, распечатали. Он быстро вышел на балкон, сбросил шапку-ушанку, послышались аплодисменты, и один за другим два девичьих голоса выкрикнули:
– Александр Трифонович, накройтесь, простудитесь...
– Александр Трифонович, пойдёмте с нами в Дом культуры. Почитайте стихи.
...Все заранее составленные графики встреч были тут же отметены. Поэт отправился читать стихи жаждущим прекрасного людям.
Дом культуры, заметно ветхий, видимо, давно не отапливался. Было здесь довольно зябко, а когда в полутесном зале собрался народ, задышал, со стен, выкрашенных розовой масляной краской, бурно заструилась вода.
Зажгли свет. Александр Трифонович, не обращая внимания на разные там несущественные мелочи, привычным жестом пригладил распадающиеся волосы и приступил к главному – начал читать «Василия Тёркина».
С каждым новым переходом,
С каждым днём, что ближе к ней,
Сторона, откуда родом,
Сердцу воина больней.
И ему в дороге бранной
За туманной пеленой
Каждый кустик безымянный
Предстаёт, как брат родной.
Вот уж тишина так тишина установилась в зале. Я, конечно же, постарался устроиться в первом ряду и видел, как не дыша ловили люди стихи-откровения. «А сейчас – «Заграничная беседа Василия Тёркина», – объявил Александр Трифонович.
...Из толпы
Тут как раз спросили:
Мол, скажите, а попы
Есть у вас в России?
– Есть-то есть,– я слышу тут,
Поп сказал со вздохом.–
Есть-то есть, да вот живут
Понаслышке плохо.–
Я стою себе, смотрю
С выдержкой примерной.
– Извините, говорю,
Это слух неверный.
Да, мол, заработок их
Неказистый, точно,
Но при этом у иных
Есть доход побочный.
А какой такой доход? –
Оживился батя.
– А побреет, пострижёт,
Вот ему и платят.
– А ещё, да всякий труд
Нам, толкую, нужен –
Ну, по радио поют,
Банщиками служат.
Ручейки влаги на стенах зарябило – такова была сила густо ахнувшего смеха. Потому что очень необходимы были тогда вот такие лукаво-утверждающие стихи. Посмотрели бы вы, как очищающе, озорно смеялись те, которые победили горе войны и в пожарищах сумели сохранить чудо-коней.
У меня ещё стояло в глазах, как осветилось лицо Твардовского, когда он на полустанке погладил лошадиный круп. И вспомнилось его: «Милый лес, где я мальчонкой плёл из веток шалаши, где однажды я телёнка, сбившись с ног, искал в глуши».
Смеялись. Так смеются уставшие, но уже перевалившие пик усталости люди, вполне готовые к дальнейшей дороге, перед которыми за далью – даль.

«С меня довольно было б чуда и велика была бы честь то слово вынуть из-под спуда, что нужно всем, как пить и есть».

То, что читал Александр Трифонович, я наскоро записывал, а потом захотел сверить, ничего подобного в его книгах не нашел и не знал, что и думать. А вот недавно, в «Дружбе народов», в июльском номере за 1975 год, были напечатаны фрагменты из «Василия Тёркина», не вошедшие в канонический текст, и я в них узнал давно знакомые мне строки.
Да, вот ещё что: морозным вечером, за праздничным столом – накрахмаленная скатерть, накрахмаленные салфетки, – уставленном батареей бутылок, всё жёлтые с пивом да зелёные с ситро, а также бесчисленными тарелками с закусками, Александр Трифонович утянул, усадил меня, старавшегося незаметно исчезнуть, рядом с собой.
– Садись, мы сегодня заработали свой хлеб.
Я уже передал по телефону свою информацию в газету, он угадал.
Александр Трифонович окинул мгновенно весёлыми глазами стол и чуть охрипшим от долгого чтения голосом сказал:
– А знаете, товарищи, у русского человека, насколько я ведаю, застолье, да ещё зимнее, морозное, всегда с водкой, а я – русский человек.
И первый секретарь райкома (кажется, Ворошилин) – рыжий, сероглазый, и смущаясь, и каясь – за свой недогляд или, наоборот, за чрезмерную бдительность, – принялся вытаскивать из-под стола бутылки русской горькой.
В этот вечер Александр Трифонович научил меня и всех присутствующих петь хорошие песни. В том числе и такую, задористо-смешную, о том, как чудаки-мужики «метелки вязали».
...А что, разве я не могу гордиться, что вместе с Твардовским, пусть вторя, пел эту песню?..
Ночь в гостинице, синее звёздное окно, в открытую форточку доносится звучный хруст сена на конских зубах.
Что же ещё? Сознание безжалостности убегающего от нас времени, ощущение частицы истории, заложенной в каждом из нас? Я это всё до рези в сердце почувствовал, когда совсем недавно стоял перед подновлённым, тем, памятным мне, Домом культуры, на котором – белая мраморная дощечка о том, что здесь перед хо-хольскими колхозниками выступал их депутат поэт Александр Трифонович Твардовский.
...Прекрасный, как сама жизнь, пряный, сладкий запах наливающейся пшеницы и страстное тюканье перепелов...
Ещё раз я встретился с Александром Трифоновичем уже позже, в Москве. ...