Старая фотография (Евсеенко Иван Иванович)
Перебирая недавно старые свои бумаги, я обнаружил среди них пожелтевшую, школьных еще времён фотографию. На ней изображены ученики девятых и десятых классов нашей районной школы номер один в самый канун первомайской демонстрации 1959 года. В национальных костюмах тогдашних союзных республик, со знамёнами в руках мы стоим у школьной двери под высокими, уже начавшими распускаться тополями, все возбуждённые и празднично весёлые. Я – крайний справа в костюме белоруса, а через два человека от меня, в самом центре, в костюме узбечки – Ира Андросова. На узбечку она совсем не похожа: русоволосая, вся в крупных, ярко проявившихся к весне веснушках. Верхняя губка у Иры чуть-чуть короче нижней, но это её нисколько не портит, а наоборот, делает какой-то по-особому красивой и не по годам взрослой. Мне кажется, что Ира похожа на жену Андрея Болконского Лизу. По крайней мере, я так решил, когда мы изучали «Войну и мир»: «Её хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем ещё милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток её – короткость губы и полускрытый рот – казались её особенностью, собственно её красотой». Но по характеру Ира была совсем иной: своевольной и насмешливой, как все городские девчонки.
Ира появилась у нас в девятом «Б» классе всего полгода тому назад. До этого она училась где-то в России, в городе. У неё и фамилия русская, отличимая от наших, местных, украинских и белорусских. И вообще Ира во многом от нас отличима. Она говорит чисто по-русски, не то, что мы – на смешанном русско-украинском-белорусском наречии. Отец у Иры военный, и его перевели на службу в рабочий лесной посёлок Корюковку, где стоит какая-то воинская часть. В Корюковке есть своя поселковая десятилетка, но родители определили Иру в нашу районную школу.
Жила Ира на квартире в большом частном доме сразу за железнодорожным переездом. По дороге в школу я часто обгонял её на велосипеде, чуть притормаживал и предлагал подвезти на раме, но Ира ни разу не согласилась. После уроков я пробовал провожать её домой, шёл рядом, ведя велосипед за руль, а она всё поглядывала и поглядывала на мои по-деревенски не глаженые брюки, зажатые внизу, как у всех тогдашних велосипедистов, бельевыми прищепками. С отчаяния я однажды приехал к Ириному дому поздно вечером, уже в сумерках, занял место на противоположной стороне улицы напротив её окон в надежде, что Ира заметит меня и выйдет. Сам же зайти к ней в дом и вызвать на улицу я не решился. А она меня так и не заметила...
Училась Ира очень хорошо, на одни только «четвёрки» и «пятерки» и собиралась поступать в политехнический или в медицинский институт, что для нас, деревенских мальчишек и девчонок, тогда казалось почти недосягаемым. Мы мечтали, самое большее, о педагогическом институте или о техникуме механизации сельского хозяйства.
В том, что Ира в институт поступит и что вообще она будет человеком известным, а может, и знаменитым, никто из нас не сомневался. Но в десятом классе Ира с нами уже не училась. К осени она опасно заболела, пропустила целый год. Её квартиру возле переезда заняла какая-то иная девчонка из восьмиклассниц, мне незнакомая да и совсем безразличная...
Выздоровев, Ира закончила школу годом позже, и не у нас, а в Корюковке, и в районном нашем городке больше не появлялась. Я тоже вскоре из родных мест уехал: вначале поступил в педагогический институт, а потом ушёл в армию.
Долгие годы я об Ире ничего не знал. Но вот однажды уже после армии, во время институтских каникул я зашёл на вокзал, чтобы узнать расписание поездов, и вдруг увидел в зале ожидания женщину, очень похожую на Иру: те же крупные веснушки, та же укороченная и чуть вздернутая верхняя губка. Женщина дремала, положив голову, туго повязанную по лицу и шее пепельного какого-то цвета косынкой, на высокую кошёлку, которые у нас плетут из ивовых расщепленных надвое прутиков.
Я набрался смелости, подошел к женщине и окликнул:
– Ира?
Она подняла на меня голову, но сразу не признала. Я назвался.
– А-а-а, – как-то устало и почти равнодушно проговорила Ира. Мне, наверное, надо было уйти, не досаждать ей, но я присел рядышком и спросил:
– Как живёшь?
– Нормально, – ответила она, и на лице её у самых кончиков губ промелькнула та ироническая улыбка, которая так смущала меня в школьные годы.
– Замужем?
– Была и замужем, – опять устало и равнодушно проговорила Ира.
Я хотел спросить её ещё о чем-нибудь, например, о том, поступила ли она в институт, и в какой, медицинский или политехнический, или о том, есть ли у неё дети. Но в это время по радио объявили, что начинается посадка на пригородный, корюковский поезд.
Ира поднялась, подхватила в руки кошёлку и мимо меня направилась к двери. Я пошёл провожать её на перрон к коротенькому, всего в четыре вагона, корюковскому поезду, в голове которого исходил дымом и паром маневровый, оставшийся ещё от прошлых времён на ходу, паровоз «кукушка».
Задать свои вопросы я Ире почему-то не осмелился, не осмелился и забрать у неё кошёлку, в которой лежали три буханки хлеба, прикрытые газеткой. Она тоже молчала, шла сосредоточенно, отстранённо, ни разу не взглянула на меня и не поинтересовалась моей жизнью. Но возле вагонных ступенек, когда нам уже настала пора прощаться, Ира вдруг всё же взглянула на меня и сказала:
– А я видела тебя тогда напротив окон.
– Почему же не вышла? – весь вспыхнул и обиженно заволновался я, как в юношеские годы.
– Не знаю, – пожала она плечами, и в уголках её губ опять промелькнула ироническая забытая улыбка.
Паровоз дал предупреждающий гудок, зашипел паром, выдохнул из трубы облако дыма и, несколько раз пробуксовав громадными колёсами, стронулся с места. Ира торопливо поднялась по ступенькам, толкнула дверь и исчезла за ней в путаных лабиринтах вагона. Я побежал вслед за поездом, надеясь увидеть Иру где-нибудь в окне и хотя бы на прощанье помахать ей рукой. Но Иры нигде не было видно.
И опять долгие годы и даже десятилетия я ничего о ней не знал, да, признаться, и вспоминал об Ире очень редко. У меня сложилась другая, отдельная от неё, жизнь. Но где-то в конце восьмидесятых годов я ненадолго заехал к себе на родину и встретился там со старым своим школьным товарищем, Николаем. Как и водится во время таких встреч, мы стали вспоминать одноклассников, взаимно узнавать об их судьбах. И вот в самом конце разговора, когда мы с Николаем всех одноклассников вроде бы перебрали, я спросил у него:
– А помнишь, у нас в девятом классе была такая девочка, Ира Андросова? Что с ней?
– Помню, – ответил Николай, минуту помолчал и вдруг добавил: – но её уже давно нет в живых.
– Как нет в живых?! – не поверил я ему.
– Её сбило в Корюковке машиной, – пояснил Николай. А больше ему ничего об Ире не было известно.
Мы попечалились с Николаем о её такой ранней и нелепой смерти, поговорили ещё о каких-то общих делах да и расстались. И тоже на долгие годы.
И вот теперь мне попалась в руки старая школьная фотография. Нынче тоже весна, Первомай, на тополях уже раскрываются почки, начинают цвести сады, волнуются и щебечут птицы. Всё, как прежде, как тогда, почти полвека тому назад. Всё точно так, всё повторяется, разница лишь в том, что между той и этой весной прошла целая жизнь.
• Евсеенко И. Старая фотография // Вознесение : рассказы из цикла «Трагедии нашего времени» / И. Евсеенко. – Воронеж, 2008. С. 5–8.
Ира появилась у нас в девятом «Б» классе всего полгода тому назад. До этого она училась где-то в России, в городе. У неё и фамилия русская, отличимая от наших, местных, украинских и белорусских. И вообще Ира во многом от нас отличима. Она говорит чисто по-русски, не то, что мы – на смешанном русско-украинском-белорусском наречии. Отец у Иры военный, и его перевели на службу в рабочий лесной посёлок Корюковку, где стоит какая-то воинская часть. В Корюковке есть своя поселковая десятилетка, но родители определили Иру в нашу районную школу.
Жила Ира на квартире в большом частном доме сразу за железнодорожным переездом. По дороге в школу я часто обгонял её на велосипеде, чуть притормаживал и предлагал подвезти на раме, но Ира ни разу не согласилась. После уроков я пробовал провожать её домой, шёл рядом, ведя велосипед за руль, а она всё поглядывала и поглядывала на мои по-деревенски не глаженые брюки, зажатые внизу, как у всех тогдашних велосипедистов, бельевыми прищепками. С отчаяния я однажды приехал к Ириному дому поздно вечером, уже в сумерках, занял место на противоположной стороне улицы напротив её окон в надежде, что Ира заметит меня и выйдет. Сам же зайти к ней в дом и вызвать на улицу я не решился. А она меня так и не заметила...
Училась Ира очень хорошо, на одни только «четвёрки» и «пятерки» и собиралась поступать в политехнический или в медицинский институт, что для нас, деревенских мальчишек и девчонок, тогда казалось почти недосягаемым. Мы мечтали, самое большее, о педагогическом институте или о техникуме механизации сельского хозяйства.
В том, что Ира в институт поступит и что вообще она будет человеком известным, а может, и знаменитым, никто из нас не сомневался. Но в десятом классе Ира с нами уже не училась. К осени она опасно заболела, пропустила целый год. Её квартиру возле переезда заняла какая-то иная девчонка из восьмиклассниц, мне незнакомая да и совсем безразличная...
Выздоровев, Ира закончила школу годом позже, и не у нас, а в Корюковке, и в районном нашем городке больше не появлялась. Я тоже вскоре из родных мест уехал: вначале поступил в педагогический институт, а потом ушёл в армию.
Долгие годы я об Ире ничего не знал. Но вот однажды уже после армии, во время институтских каникул я зашёл на вокзал, чтобы узнать расписание поездов, и вдруг увидел в зале ожидания женщину, очень похожую на Иру: те же крупные веснушки, та же укороченная и чуть вздернутая верхняя губка. Женщина дремала, положив голову, туго повязанную по лицу и шее пепельного какого-то цвета косынкой, на высокую кошёлку, которые у нас плетут из ивовых расщепленных надвое прутиков.
Я набрался смелости, подошел к женщине и окликнул:
– Ира?
Она подняла на меня голову, но сразу не признала. Я назвался.
– А-а-а, – как-то устало и почти равнодушно проговорила Ира. Мне, наверное, надо было уйти, не досаждать ей, но я присел рядышком и спросил:
– Как живёшь?
– Нормально, – ответила она, и на лице её у самых кончиков губ промелькнула та ироническая улыбка, которая так смущала меня в школьные годы.
– Замужем?
– Была и замужем, – опять устало и равнодушно проговорила Ира.
Я хотел спросить её ещё о чем-нибудь, например, о том, поступила ли она в институт, и в какой, медицинский или политехнический, или о том, есть ли у неё дети. Но в это время по радио объявили, что начинается посадка на пригородный, корюковский поезд.
Ира поднялась, подхватила в руки кошёлку и мимо меня направилась к двери. Я пошёл провожать её на перрон к коротенькому, всего в четыре вагона, корюковскому поезду, в голове которого исходил дымом и паром маневровый, оставшийся ещё от прошлых времён на ходу, паровоз «кукушка».
Задать свои вопросы я Ире почему-то не осмелился, не осмелился и забрать у неё кошёлку, в которой лежали три буханки хлеба, прикрытые газеткой. Она тоже молчала, шла сосредоточенно, отстранённо, ни разу не взглянула на меня и не поинтересовалась моей жизнью. Но возле вагонных ступенек, когда нам уже настала пора прощаться, Ира вдруг всё же взглянула на меня и сказала:
– А я видела тебя тогда напротив окон.
– Почему же не вышла? – весь вспыхнул и обиженно заволновался я, как в юношеские годы.
– Не знаю, – пожала она плечами, и в уголках её губ опять промелькнула ироническая забытая улыбка.
Паровоз дал предупреждающий гудок, зашипел паром, выдохнул из трубы облако дыма и, несколько раз пробуксовав громадными колёсами, стронулся с места. Ира торопливо поднялась по ступенькам, толкнула дверь и исчезла за ней в путаных лабиринтах вагона. Я побежал вслед за поездом, надеясь увидеть Иру где-нибудь в окне и хотя бы на прощанье помахать ей рукой. Но Иры нигде не было видно.
И опять долгие годы и даже десятилетия я ничего о ней не знал, да, признаться, и вспоминал об Ире очень редко. У меня сложилась другая, отдельная от неё, жизнь. Но где-то в конце восьмидесятых годов я ненадолго заехал к себе на родину и встретился там со старым своим школьным товарищем, Николаем. Как и водится во время таких встреч, мы стали вспоминать одноклассников, взаимно узнавать об их судьбах. И вот в самом конце разговора, когда мы с Николаем всех одноклассников вроде бы перебрали, я спросил у него:
– А помнишь, у нас в девятом классе была такая девочка, Ира Андросова? Что с ней?
– Помню, – ответил Николай, минуту помолчал и вдруг добавил: – но её уже давно нет в живых.
– Как нет в живых?! – не поверил я ему.
– Её сбило в Корюковке машиной, – пояснил Николай. А больше ему ничего об Ире не было известно.
Мы попечалились с Николаем о её такой ранней и нелепой смерти, поговорили ещё о каких-то общих делах да и расстались. И тоже на долгие годы.
И вот теперь мне попалась в руки старая школьная фотография. Нынче тоже весна, Первомай, на тополях уже раскрываются почки, начинают цвести сады, волнуются и щебечут птицы. Всё, как прежде, как тогда, почти полвека тому назад. Всё точно так, всё повторяется, разница лишь в том, что между той и этой весной прошла целая жизнь.
• Евсеенко И. Старая фотография // Вознесение : рассказы из цикла «Трагедии нашего времени» / И. Евсеенко. – Воронеж, 2008. С. 5–8.